Он писал о том, что ни одна власть, обещающая воплощение идеала, никогда не воплотит идеал, пусть даже будет близка к этому. Он писал о том, что главное, самое главное — не менять идеалы на обещания, как бы складно эти обещания не звучали. Главное — не предавать себя и своей правды. Быть честным с собой. Только тогда можно быть честным с окружающими.

Страница за страницей покрывались закорючками букв, а Санчес все писал и писал. Вдохновенно, как не делал этого уже много лет.

Не продавайтесь тому, кто вас ведет. Куда бы вы ни шли, сами смотрите под ноги. Всегда смотрите под ноги. И не верьте тому, кто велит не смотреть. Доверяйте, но не доверяйтесь. Подчиняйте себя делу, но не отдавайтесь в рабство, даже если это рабство за всеобщую свободу.

Оставайтесь собой. Оставайтесь верными своей правде. Всегда.

Он подмахнул в конце страницы: «как это делаю я, ваш Санчес О'Гира» и подхватив листы, поспешно выбежал из дома.

Утренние улицы были пусты. Воздух свежий и бодрящий. Дожди поутихли, но не надолго. Скоро захлещут снова, а потом придет зима. А там посмотрим, дорогая госпожа Лазурная.

Санчес поймал себя на том, что мысленно говорит с новой властью и улыбнулся.

Если бы кто шел мимо, должно быть, принял бы его за сумасшедшего. Но прохожих не было. Улица пуста. «Я не продаюсь, госпожа Ионея. Если то, что я писал и считал правильным, удобно вам сейчас и подходит под вашу теперешнюю политику, это не значит, что я стану писать в соответствии с вашей политикой всегда. Вы не найдете в моем лице придворного борзописца, госпожа Ионея! Нет. Я пишу о том, о чем думаю я. Если какие-то ценности, о которых я пишу, пересеклись с вашими лозунгами, это не значит, что я готов продаться».

Впереди замаячило здание редакции.

— Жди, Веролла, — пообещал Санчес тихонько. — Жди. Сегодня ты получишь завершение истории несчастного пристава, а завтра я вернусь. И будь уверена, дорогая моя столица, я буду непримирим.

Нет, он, конечно, выживет при любой власти, но нет такой власти, с которой он смирится и которую примет, как благо. Если раньше Санчес О'Гира об этом лишь смутно догадывался, то теперь был уверен на сто процентов.

14

Газеты пестрели заголовками. Маги у власти. Новое правительство консорциума. Новые радости! Новые надежды! Новые свободы! Мы заживем теперь по-новому. Разве что «Огни Вероллы» грохнули вдруг странной провокационной статьей скандального журналиста О'Гиры. Но на общем фоне этому скандалу никто не придал особенного значения. Жоржа Деранса, впрочем, все эти скандалы, свободы и прочая требуха, о которой говорили теперь на каждом углу, не волновали совершенно. В его жизни до сегодняшнего утра не поменялось ничего. Разве что портрет советника по делам Магического Надзора, что висел в раме над рабочим столом, сменил портрет Лазурной правительницы. Ионея лучезарно улыбалась и была на этом портрете куда более похожа на оригинал, чем дрянная картинка, ходившая еще совсем недавно по патрулям, кабинет, газетам и надзорам.

Но и это изменение совершенно не трогало капитана. Портрет не имел никакой силы и власти. Власть была у изображенной на нем женщины. А силу имел указ, лежащий на столе, принесенный Дерансу вместе со свежей прессой и дежурными разнарядками.

Жорж сел за стол и вперил неморгающий рыбий взгляд в документ, который прочел уже раз пятнадцать и знал наизусть, вплоть до пропущенной запятой.

Маги были отпущены незамедлительно. Заключенные готовились к отправке, и это тоже не заботило Деранса. А вот пункт 2.3 доводил его до исступления. Под этот пункт попадали Маргарет и дети. И он ничего не мог с этим сделать, потому что в третьем пункте этой же злосчастной бумаги говорилось о наказании для тех представителей Службы Надзора и Контроля, как именовался теперь бывший Магический Надзор и Контроль, которые не повинуются и будут замечены в нарушении любого из пунктов и подпунктов данного распоряжения. О том, как доносят на коллег, капитан Жорж Деранс знал не понаслышке. Нарушить указ было равносильно подписанию приговора о ссылке самому себе. Потому он сидел под портретом новой правительницы и страдал. Все вокруг говорили о том, как изменится жизнь Объединенных Территорий. Сперва Деранс испугался.

Когда грохотали пушки, капитан сидел в кабинете и трясся, боясь думать о том, во что все это может вылиться. К Консорциуму направляли части, составленные на скорую руку из приставской службы, но его отдела это, по счастью, не коснулось. Класть голову за поверженное правительство не пришлось и это утешало. Потом его колотило от мысли, что новая метла сметет все, что имело отношение к прежней власти — хоть судебной, хоть законодательной, хоть исполнительной. Что эти изменения, о которых трещат везде и всюду, если не похоронят его, капитана Отдела Магического Надзора, то уж точно отправят псу под хвост многолетнюю карьеру. Но этого не случилось. Отдел переименовали, задачи и цели отдела немного изменили, оставив, по сути, прежними. Практически всем сотрудникам было предложено оставаться на своих местах и далее, если они готовы подчиниться новой власти.

Деранс уже совсем было успокоился. И тут пришел злосчастный указ. Всех родственников заключенных, имеющих отношение к прежней власти, под замок. Капитан не знал, как это объяснить. Зачем новой власти понадобилось уничтожать тех, кто уже сидел, вместе с семьями, при этом позволяя всем прочим оставаться на своих местах? Или это необходимо для запугивания? Дескать, вот вам пряник, но, если кто поднимет голову против нового правительства, берегитесь, мы можем быть весьма и весьма жестоки.

Видимо так, другого объяснения у Жоржа не было. Да и не нужно было ничего объяснять. Нужно было выбирать. Либо он с новой властью — и сажает Маргарет. Либо он противится новой власти, но этот протест не спасает Маргарет, а только подставляет под удар его самого. На острова Жорж Деранс не хотел, потому за Маргарет уже послали. Оставалось сидеть и ждать. И он сидел, ждал и страдал.

— Вы заметили, как все изменилось? — говорила булочница, у которой Деранс покупал сдобу по дороге в отдел.

— Что же изменилось? — спрашивал он теперь, но не у булочницы, а у портрета. — Ведь обещали, что станет лучше. Обещали справедливость. Где она?

Последние слова он произнес в голос и испуганно огляделся, словно в кабинете его мог кто-то подслушать и донести. Прикусив язык, капитан обиженно поглядел на портрет. Почему он должен выбирать между покоем и счастьем? Между женщиной и государством? Ведь никто ни в чем не виноват. Просто так получилось. Случайно. Но ведь не докажешь никому ничего. И как теперь?

Деранс смотрел на портрет. Но златоволосая правительница молчала. И это молчание нарисованной на холсте магессы сердило и обижало. Он уже готов был снова заговорить с портретом, но в дверь постучали.

— Да! — рявкнул он, отворачиваясь от бездушного портрета.

Дверь приоткрылась и в щелке показалось лицо молодого пристава.

— Господин капитан, доставили преступницу.

Преступницу, пронеслось в голове. В чем ее преступление? В том, что она жена арестанта?

— Ведите, — приказал Деранс.

Она сразу поняла — что-то не так. Пока ехала, волновалась за него, переживала, не случилось ли что-то непоправимое. А когда вошла в кабинет, волнение отступило, и она вдруг отчетливо поняла — случилось, но не с ним. Он сидел за столом, строгий и аскетичный. Но глаза его не смотрели внутрь себя, они бегали, словно пытались спрятаться от чего-то. Он молчал. Молча кивнул ей на стул, против него. Молча подождал, пока дверь прикроют с той стороны, оставив их наедине.