14

Придя к себе в каюту, Арч долго умывался морской водой из крана, пока не заныли от холода черепные кости. Утерся гигиенической салфеткой, швырнул ее мокрый комок на пол, сел на табурет, обхватив голову руками.

Слишком многое разом навалилось на него; требовалось осмыслить и упорядочить внезапно разверзшуюся перед ним искореженную реальность.

Вот очередное подтверждение той банальной мысли, что в мире нет ничего лишнего и случайного, думал Арч. Вроде тех разрезных картинок, которыми забавляются дети. Если несколько кусочков завалилось под стол, можешь вертеть остальные и так, и сяк, ломать голову без конца, но картинка не получится. А если наткнешься на недостающие и добавишь их в общую кучу, глядишь, хоп! — и сошлось.

Много загадок разрешилось и совпало неразрывно в этот день, однако нескольких осколков общей мозаики недоставало.

Знала ли Ама, что к бесследному исчезновению Арча приложил руку Юхр? Может быть, если бы тогда, изглоданный смертельной черняшкой и с пневмачом под полой, он ввалился к ней в каюту, то застал бы их в постели?

Знает ли Юхр, то есть, Лим Алаягати, что растит чужого сына? Знает. Не может не знать. Каждый день видит он румяное детское личико с чужими чертами — напоминание о человеке, которого ограбил, лишив вместе с жизняком остатков права на существование. Или он привык, вытеснив это в дальние чуланы памяти, где хранятся под спудом самые кошмарные превратности судьбы, и достиг уверенности, что в его доме живет собственное, законное и родное дитя? Люди способны еще и не так себя обманывать.

Знал ли Гур, что Лим женат на возлюбленной Арча, догадывался ли, от кого родился мальчик? Не было ли это специально подстроенной проверкой на прочность? Но ведь Арч мог выдать себя, потеряв выдержку, мог вообще сорваться и придушить Алаягати голыми руками, так, что тот и глазом бы моргнуть не успел.

Что делать ему теперь, когда он знает, что на свете живет его сын, его плоть и кровь? Ама уверена, что Арч сгинул, а мальчик считает своим отцом Лима. Оставить все, как есть, и преспокойно обмениваться с районным паханом ящиками провизии, пытаясь подобраться к секретам черного рынка, мафии, страблагов? Невозможно, невыносимо. А что можно изменить? Сделать Аму вдовой, а затем женой продовольственного инспектора? Интересно, как на это посмотрит Гур. Похитить Аму и Пайра, увезти с Тхэ, перебраться с ними на жительство в Ойкумену? Да какой тут возможен выход вообще? Как срастить исковерканную жизнь, как переиначить судьбу? Может ли он, имеет ли он право хоть на что-нибудь в этом мире, жестоком и равнодушном? Каждый следует своему предназначению, иначе жизнь сводится к растительному прозябанию. Так какой долг выпало исполнить Арчу? Долг перед Разведкой, перед сыном, перед своей планетой, перед Ойкуменой, а должен ли он хоть что-то кому-то вообще, он, у которого отняли все, что только можно и нельзя отнять, вплоть до того, что лишили собственного лица? Кто и в чем посмеет упрекнуть его, если он сделает то, что хочет сделать? Однако он сам не мог понять, чего же он хочет.

Вопросы. Вопросы. Вопросы…

Весь остаток дня он то метался по каюте из угла в угол, то лежал, зарывшись в подушку лицом. Он балансировал на грани полнейшего безумия и понимал это. В который раз он осознал, что мир может обойтись с человеком сколь угодно дико, противоестественно, нелепо. Ну, а что же тогда остается человеку, как поступить с этим миром ему?

Содрать ногтями чужое лицо.

Выйти на улицу, пройти смертоносным волчком сквозь толпу суетливых двуногих, оставляя за собой просеку из калек и трупов.

Забить Алаягати насмерть, но не сразу, а постепенно, сотрясая размеренными ударами стонущее месиво из рваных мышц и переломанных костей.

Или просто сойти с ума, сидеть в углу и мычать, не утирая слюну, стекающую из перекошенного рта.

Арч встряхнулся и сел на койке.

Да что же это с ним творится. До чего докатился разведчик недоделанный, бессмертный гражданин Ойкумены, дерьмо сопливое.

И он принялся выводить себя из душевного кризиса, как в Разведшколе учили, словно перестал барахтаться в трясине и начал методично выпрастываться на поверхность.

Прежде всего навести порядок в собственных мозгах. Тогда уже принимать решение. Торопиться вроде некуда.

И тут раздался стук в дверь. Однако то не был условный стук, а отрывистые, неуверенные три удара подряд.

Не задавая вопросов через дверь, уверенный, что сумеет окоротить любых непрошеных гостей, он отворил и увидел Аму. В чадных сумерках, озаренная тусклым светом из каюты, она стояла на пороге, большеглазая и печальная, мать его сына, единственная женщина в огромном мироздании, которую он любил.

— Можно? — робко спросила она.

Молча он посторонился, пропуская ее в каюту, и запер дверь. Не снимая роскошной кожаной накидки с тисненым узором, Ама опустилась на табурет и оглядела убогую одноместную каюту.

— Небогато, — заметила она.

Стоя перед ней с вежливой выжидательной миной, Арч лихорадочно перебирал в уме предположения. Она пришла, догадавшись, кто он? Возможно ли это и насколько она сама уверена, что распознала Арча под его новым обличьем? Как поступить ему?

— Рад встрече, — сказал он. — Хотя и несколько неожиданной.

— Арч?..

Вопрос повис в воздухе. Подобрать ответ было немыслимо трудно.

— Понимаю, это какое-то безумие… — заговорила она. — Мертвые не возвращаются. Лицо другое, голос тоже непохож…

Ама настойчиво шарила по его лицу широко распахнутыми глазами.

— Неуловимое что-то во взгляде, в речи, в движениях… Эта привычка подергивать ухо. Да, наверно, путаница. Извините меня.

Искушение открыть ей правду было велико, но он сдержался.

— Ну что… вы, — он едва не назвал ее на «ты». — Не стоит извиняться.

Она вдруг резко протянула вперед ладони.

— Покажите вашу руку. Нет, левую.

И Арч понял, что от судьбы не уйдешь. Подавая руку, он уже знал, зачем она попросила об этом.

Легонько прикоснувшись к почти совсем заросшему звездчатому шрамику на костяшке среднего пальца, она прошептала утвердительно:

— Вот.

Ему ничего не оставалось, кроме такого же тихого подтверждения:

— Да.

— Арч, — выдохнула Ама.

— Да.

Она уцепилась за его руку так, словно он вытаскивал ее из проруби.

— Но… почему?..

В том, как она задала свой мучительно короткий вопрос, уместилось многое: куда ты исчез; где ты пропадал так долго; неужели тебе было все равно, что со мной происходит; откуда взялся другой облик, и как разобраться во всей этой фантасмагории?

— Пайр мой сын, — сказал невпопад Арч.

— Ты угадал.

— Он слишком похож на меня.

— Зато ты слишком непохож на себя. Операция?

— Конечно.

— Я так и поняла. Но больше я ничего не понимаю.

— Ты отказалась делать аборт?

Только сейчас Арча осенило, что, решив рожать ребенка, она обязана была объединить лимиты с каким-нибудь мужчиной, согласно закону о демографическом регулировании. Иначе не поздоровилось бы ни матери-одиночке, ни младенцу.

— Я пошла на вакуумную чистку, — стала рассказывать Ама. — Да, пошла. Ты исчез неизвестно куда. Мне пришлось отдать декадный паек за место в очереди. Иначе было бы поздно. Врачиха, сущая гадина, злая, как голодная десятиножка… Она посадила меня в кресло и стала выбривать совершенно тупым станочком. Когда я дергалась от боли, она шипела и била меня по ноге. Потом схватила тампон с дезраствором и стала протирать… Так неожиданно и очень больно… Я вскрикнула. У меня потекли слезы. Тогда она заорала, что я плаксивая блядь, трахаться горазда, а терпелки нету, и что я могу вообще уматывать на все четыре стороны со своим выблядком в матке. Так и сказала, слово в слово. Я не стерпела. Встала и сказала, что она сущая гадина, а не врач. И ушла. Я просто не могла иначе…

Арч скрипнул зубами.

— За очередь на хирургическую чистку мне уже нечем было платить. Я и так голодала до следующей декады. И я решила, будь что будет.