— Тьфу, — в сердцах Тил сплюнул и крепко выругался. — Что самое паскудное, знаешь? Все рассуждают, как ты. Все, поголовно. Ну, значит, поделом. Заслужили — получайте. Ты, вроде, интересовался, чего небесники не лезут к нам с объятиями? Пожалуйста, вот тебе и ответ. С такими идиотами, как мы, не больно-то побратаешься. Себе дороже. Они, думаю, летают над нами и ни бельмеса не могут понять, что ж там за идиоты такие внизу копошатся. И до какого идиотизма еще докатятся. Слышь, Эхелала, если завтра Папа скомандует всем поголовно повеситься, ради блага народонаселения, ты как? Свою веревку возьмешь или казенную попросишь?

Арч вскипел.

— Слушай, я парень простой. Подстебов не люблю. Мне они поперек печенки, понял?

Он поднес кулак к самому носу Тила. Тот ухмыльнулся, хотел было что-то съязвить, но вдруг замер, уставившись на пальцы Арча.

— Мать честная, — выдохнул Тил. — Эхелала…

— Что Эхелала?

— Сыпь…

Не сразу Арч сообразил, в чем дело. Потом осмотрел свою руку. На коже кое-где высыпали крохотные черные прыщики. Ссадины припухли, Арч провел по ним ногтем, но боли не почувствовал, хотя содрал лоскутик омертвевшего эпителия, и из-под него сразу проступила серая капля гноя.

— Неужто черняшка? — убито проговорил Тил.

— Похоже.

— Она ведь бывает и ложная…

— Нет. Это настоящая. Если б ложная, болело бы.

Закрыв глаза, Арч привалился спиной к стене. Вот и конец, теперь уж окончательный. Все впустую — он бессмысленно, упорно пытался выжить наперекор судьбе, не зная, что гибель уже растворена в его крови, что комочки грязи, прилипшей к ранкам, давно вынесли ему смертный приговор. Он обречен, спасения нет.

Тил осторожно коснулся его лба.

— Вроде бы жара нет, — сказал он.

— Значит, будет. У тебя часы имеются?

— Да.

— Глянь, сколько времени.

Из-за пазухи Тил вытащил поцарапанные, с надтреснутым стеклом, пружинные часы на тесемочке.

— Седьмая осьмуха на исходе, — сообщил он.

Ночь близилась к концу. Скоро солнце покажется из-за горизонта и двинется своей неторопливой, протяженностью в двое суток, дорогой к закату. А когда оно зайдет, Арч будет лежать в беспамятстве и жутких корчах.

— Мне надо попасть в мой квадрат, — вдруг сказал Арч. — М8, ты можешь меня туда провести?

— Зачем тебе?

— Надо.

— Погоди, дай сообразить, — наморщив лоб, Тил задумался. — Это, вроде, другой радиус. Да, точно. Чтобы туда добраться, большого крюку придется давать.

— Сколько?

— По времени — больше суток.

— Не дойду.

Тил молчаливо согласился. Потом сказал:

— Объясни толком, зачем тебе туда. Может, вместе придумаем.

— Попрощаться.

— Чудак, ты же не пройдешь по квадрату. До первого патруля…

— Плевать. А вдруг проскочу.

— Тебе вправду это надо?

Арч поднес к его глазам усыпанную черными точками руку.

— Мне больше ничего не остается. Только это. Я должен ее напоследок увидеть, — он помолчал и добавил. — За себя не беспокойся. Если что, живым не дамся. Только выведи меня где-нибудь поближе к турникету.

Он взял кусок ветоши и стал обматывать им колено. Поколебавшись, Тил последовал его примеру.

— Будь по-твоему, Эхелала.

До нужного люка они добрались на исходе ночи. Тил приподнял крышку, вслушался, выглянул.

— Давай быстрее, — сказал он.

Арч вылез следом за ним, отцепил от пояса тяжелый сверток, в котором трудно было распознать пневмач. Вокруг, в тесном тупичке, громоздились контейнеры из-под маринованных водорослей.

— Вон там дрезинная линия, — показал рукой Тил. — По ней пойдешь направо, через два перекрестка увидишь турникеты.

— Спасибо тебе. Не поминай лихом.

— Прощай, Эхелала.

Кажется, Тил хотел что-то добавить, однако махнул рукой и скрылся в люке. Арч остался один. Он выглянул из-за контейнеров. Напротив, над воротами пакгауза, тускло светился ртутный фонарь. Не видно ни души. Скоро смена окончится, и люди заспешат к турникетам. Поблизости от гавани жилья нет, большинство портовиков живет как раз в том квадрате, куда необходимо попасть Арчу, где в маленькой одноместной каюте, свернувшись клубочком, спит в неведении Ама.

Представив ее, безмятежно спящую, Арч ощутил, как его первоначальная решимость улетучивается. В самом деле, что он скажет ей, вломившись на рассвете, грязный, оборванный, покрытый черной сыпью? Что любит ее? Что пришел проститься? Что смертельно болен, и ему остались считанные сутки? Зачем это ему и, главное, зачем ей? Ведь простились уже, расстались раз и навсегда. Не лучше ли оставить, как есть, пускай блаженно дремлет, пускай никогда не узнает, когда и почему он сгинул…

Послышались шаги — усталые, с подшаркиванием. Трое грузчиков прошли мимо, руки в карманах, береты надвинуты на брови, под сизыми небритыми щеками гуляют, переваливая жвачку, крутые желваки. Арч проводил троицу взглядом, сидя за контейнерами. Нет, с такой компанией ему не совладать. Он и одного насилу обратает, слабость во всем теле, видать, жар начинается.

Сумерки рассеиваются, сейчас тут станет многолюдно, одни — со смены, другие — на смену. Тогда вообще не высунешься. Похоже, его затея окончится ничем.

Снова раздался звук шагов. Арч осторожно выглянул из-за контейнеров и увидел, что к его укрытию приближается парень в форменной безрукавке путеобходчика. Один, вокруг никого. Повезло.

Отогнув краешек тряпки, прикрывавшей дуло пневмача, он сжал рукоять и положил палец на гашетку. Обходчик поравнялся с ним, и Арч выскочил из-за контейнеров с пневмачом наперевес.

— Стоять! — гаркнул он.

Парень остановился, глядя на обмотанный ветошью ствол с удивлением, но без испуга.

— Ну-ка, сюда, — кивком Арч указал ему на тупик. — Шевелись, живо.

Обходчик пожал плечами и подчинился. Контейнеры скрыли их от глаз случайных прохожих.

— Если не будешь дурить, останешься цел, — посулил Арч. — Предъявляйся, быстро. Имя, год, адрес. Жизняк сюда.

Увидев, что его приказание не спешат выполнять, он слегка повысил голос.

— Ты что, оглох?

Невозмутимый обходчик окинул Арча взглядом с головы до пят.

— А ты кто таков? — судя по всему, парень был отнюдь не робкого десятка.

— Объясняю. Ты отдашь мне жизняк, я тебя свяжу и уйду. К обеду вернусь, отдам жизняк, и катись на все четыре стороны.

— А сколько мне за это намотают? — полюбопытствовал тот.

— Нисколько. Все будет шито-крыто. Давай жизняк по-хорошему. Пристрелю. Ну?

Обходчик запустил руку в карман, и вдруг, пригнувшись, молниеносно рванулся вперед. Арч не успел даже понять, что происходит. Разделявшее их расстояние, шага в четыре, парень преодолел прежде, чем палец успел утопить гашетку. Он прыгнул наискось, уходя от выстрела, приземлился на руки и в немыслимом кульбите хлестко ударил ногой по стволу пневмача. Пуля грохнула в стенку пакгауза, высоко, под самой кровлей. А мгновение спустя раздался глухой хлопок, и Арч ощутил укол в бедро. Ноги подкосились, он привалился к стене и сполз по ней наземь. Напоследок успел заметить в руке обходчика маленький блестящий предмет, оканчивавшийся тонким дулом. Надвинулась тьма.

4

Когда сознание вернулось, Арч открыл глаза и увидел ровную сияющую голубизну. Казалось, над ним простирается безоблачное небо в ранний утренний час. Собственного тела он не чувствовал, им владело ощущение блаженной невесомости, свободного парения расставшейся с бренной оболочкой души. Мелькнула мысль, что это предсмертный бред, последние секунды агонии, прощальный подарок ускользающей жизни… Однако время текло, и ничто не менялось. Тогда, попробовав шевельнуться, Арч обнаружил, что лежит в густой вязкой жидкости, покрывавшей его целиком, за исключением лица. Голова, запястья и щиколотки покоились в мягких, плотно прилегающих зажимах. Попытка высвободиться из них ни к чему не привела. С пересохших губ сорвалось ругательство, но своего голоса он сквозь жидкость не расслышал, только приглушенный отзвук дошел по черепным костям до слуха. Скашивая глаза, он кое-как осмотрелся. Его жидкое ложе стояло в центре овального помещения со светящимся голубым потолком.