Я ощущал, что за нашими спинами непременно снова возникнет бурная суматоха. Мне представлялся Вендор и остальные стражи, как они бегут ко дворцу, после чего почти весь гарнизон Зильбера Ретца поднимается по тревоге и направляется разыскивать бунтовщиков, которые, как выяснилось, все еще скрываются где-то в городе… Но мы уже были за его пределами.
Поскольку возможность погони я не исключал, мы поспешно забрались на лошадей. Ламас при этом долго кряхтел и никак не мог влезть в седло, а лошадь Варнана едва не завалилась на бок, когда он обрушился на ее спину всем своим богатырским весом.
Не увлекаясь чепухой дорожных разговоров, которые ведутся обычно о конечной цели и только ради ее скорейшего достижения, мы выехали на широкую дорогу, проложенную от самых ворот столицы Стерпора до его южных границ. Кажется, местные топографы окрестили ее южным торговым трактом, хотя движение на этой дороге, как выяснилось впоследствии, было весьма скудным.
Кар Варнан казался безмерно счастливым. Дамочки мадам Клико, да и сама мадам Клико, донимали его в последнее время куда активнее, чем нас с Ламасом. Дело в том, что в пансионе каким-то образом распространился слух, будто он обладает поистине титаническим мужским достоинством. После того как этот слух, запущенный, разумеется, вашим покорным слугой, стал известен буквально всем, Варнана принялись осаждать орды ненасытных пансионерок днем и ночью, его ловили в коридоре, стучались в дверь и даже пытались влезть к нему в занавешенное по обыкновению окно. Поначалу он воспринимал домогательства распущенных дамочек вполне благосклонно, потом они стали его утомлять, а в последнее время великан активно выражал недовольство и даже угрожал некоторым особенно ретивым физической расправой. В довершение всего он напрочь разругался с мадам Клико: когда слух дошел до нее, она пригрозила бедному Кару, что выкинет его на улицу, если он немедленно не проявит к ней благосклонность. От всех переживаний последнего времени Варнан стал пить слишком много светлого эля, по утрам у него была глубочайшая депрессия и сильно болела голова, пока он не напивался снова.
Впрочем, его депрессия была связана не только с обилием сексуальных впечатлений и светлого эля, но также с переживаниями по поводу скорой потери почти всех финансовых средств: я обязал Варнана купить мне и Ламасу действительно хороших лошадей. На «каких-нибудь» я был не согласен, потому что у меня было смутное предчувствие, что дорога нам предстоит длинная и нелегкая. Насчет хороших лошадей я, к сожалению, ошибался – животные нам почти не пригодились, но предвидеть в тот момент, будет от них толк или нет, я, разумеется, не мог.
О Ламасе и говорить не стоит, его обуяло величайшее счастье, когда он узнал, что мы покидаем «проклятый», как он выражался, «город пауков» и направляемся к границам королевства. «Во время путешествия я смогу, – вслух размышлял Ламас, – вдоволь насладиться видами природы, спокойного сельского быта, вдохнуть свежий воздух, аромат свободы и естественной красоты…» Единственное, что сильно омрачило его радость, было известие о том, что мы отправляемся не собирать армию по деревням и селам Стерпора, а выручать из беды мою возлюбленную Рошель де Зева.
– Как это глупо, милорд, – вскрикнул он, – в то время, когда вы должны вести себя очень осмотрительно и осторожно, чтобы сохранить свою персону для великих дел, вы предпринимаете опасный поход из-за какой – то…
– Она не какая-то, – перебил я его, – Рошель де Зева – моя королева. Пределы побери, я люблю эту девушку!
– Тогда понятно, – приуныл Ламас, – любовь-морковь, давайте-давайте, поедем в ловушку, прямо в лапы королевской стражи…
А мне, как ни странно это прозвучит, почему-то было жаль покидать Стерпор. Я успел так много пережить на его улицах. Поединки на мечах, королевский дворец, преступные элементы, оказавшие мне поддержку, дамочки из пансиона мадам Клико, и, наконец, я впервые пережил здесь самое светлое чувство в жизни. Мне вдруг показалось, что город не заметил нашего с ним расставания. По вечерам все так же, наверное, будут рыскать по улицам отряды Зильбера Ретца, дамочки зазывать поздних клиентов, суровые мужчины с грубыми лицами вглядываться в дно глиняной кружки, где еще недавно был светлый эль, а король Алкес собирать совет за советом, чтобы решить, как разделаться с опасными бунтовщиками. Последний бодрствующий горожанин Стерпора распахивал дверь и вглядывался в ночной сумрак, а нас в этом сумраке уже не было…
Мы скакали на юг, придерживаясь хорошей скорости. Варнан постоянно отставал, потому что его лошадь с трудом справлялась с восседавшим на ней грузом. Вскоре нам встретился длинный купеческий обоз. Направлявшиеся в Стерпор люди не проявили к нам никакого интереса, только несколько наемников, сопровождавших обоз, вдруг сняли шляпы и махнули нам, словно желали счастливого пути.
– Они приветствуют вас, милорд, – заметил Ламас.
– Но ведь они едут в столицу, а не из нее, – удивился я.
– Ваша слава распространяется быстрее, чем вы думаете.
– А, раскрутка? – Я подмигнул ему.
– Точно, – ответил Ламас, – причем раскручивает вас, милорд, сам король. Он совершил большую глупость, когда разослал по деревням глашатаев. Он хотел оповестить народ о том, что в Стерпоре появился опасный бунтовщик, а на деле рассказал людям, что Дарт Вейньет, принц, лишенный наследства, пришел, чтобы взять власть в королевстве в свои руки и изменить жизнь к лучшему.
– Ха, пожалуй, ты прав. Ну и дурак же мой братец Алкес… Впрочем, он никогда не отличался интеллектуальностью.
– Он поступил неумно, – согласился Ламас.
– Милорд, – обратился ко мне Кар Варнан, – когда привал устроим? Очень жрать охота…
– Надо отъехать как можно дальше от города, – сказал я, – ты же не хочешь, чтобы королевские стражи испортили тебе аппетит?
Варнан промолчал, только сглотнул слюну и, вонзив шпоры в бока лошади, заставил ее идти быстрее. Она захрапела и попыталась скинуть седока.
– Ах ты гадюка, – выругался Кар Варнан, – еще так сделаешь, рысью поскачем.
К моему удивлению, лошадь испугалась угрозы и пошла спокойнее, не делая больше попыток избавиться от тяжелого всадника.
Мы миновали несколько небольших поселений. Вскоре отдельные деревья по правую сторону от дороги сменились рощицами, потом рощицы стали гуще, они встречались все чаще и чаще, и наконец я отметил для себя, что мы выехали к южностерпорской пуще.
Ламас вдруг заметил впереди что-то интересное и направил лошадь к росшему возле дороги раскидистому дубу.
– Ого, – сказал он и неуклюже сполз со спины лошади.
Колдун сорвал с дерева плотный кусок пергамента и показал его нам. На пергаменте неизвестный живописец намалевал мой портрет. На портрете физиономия у меня была исключительно свирепая, я сверлил глазами пространство, рот мой скривила отвратительная усмешка, а серьга в ухе посверкивала, словно нож гильотины – в общем, выглядел я как законченный злодей. Невыгодный полуанфас делал мой нос слишком длинным, а подбородок излишне выдавался вперед. Это был даже не портрет, а просто шарж какой – то, карикатура на особу королевской крови. Поклявшись про себя, что как только мне представится такая возможность, художник ляжет в могилу, я спросил:
– Это еще что такое?
– Они объявили за вашу голову награду, милорд, – пояснил Ламас, – тысячу золотых. Вот здесь написано…
– Вижу, что написано, – раздраженно сказал я. Увлекшись разглядыванием портрета, я, признаться, не заметил небольшого текста под ним.
– Мне бы тысяча золотых очень пригодилась, – пробасил Варнан и, поймав мой яростный взгляд, потупился, – не… ну я, конечно, не имею в виду, что я это…
– С одной стороны, такие портреты, развешанные на деревьях, это даже неплохо, – заметил Ламас, – по крайней мере, милорд, теперь все будут знать вас в лицо. Королевские прихвостни сами себе сослужили дурную службу, но пока, похоже, не осознают этого… Но с другой стороны, – он нахмурился, – кто знает, сколько охотников за вашей головой теперь отправится по следу… здесь написано: «тысяча золотых за голову Дарта Вейньета».