Помещение оказалось соответствующим: кругом – грязь, обломки мебели, под ноги отчего-то постоянно похрустывают камни – ну зачем камни дома, зачем?! – пустые пивные бочонки, какие-то деревяшки. Замурзанные, никогда не знавшие обоев стены незаметно переходят в закопченный потолок. На обширном покосившемся столе лежат развалины ржавого «стэна» и рядом горит двенадцать свечей в двух потускневших серебряных канделябрах ручной работы, а также стоит бутылка и рядом с ней – алюминиевая кружка, на которой фломастером бездарно намалеван Микки-маус.
Хозяин дома упал под стол, в груду тряпок и прочего мусора. Господин Кэ-и обнажил меч и поворошил этот хлам. В ответ воровато высунулась круглая рожа. Рожа выражала ужас, а глазки под густыми бровями так и шныряли.
– Добрый вечер, – вежливо обратился я к роже и звучно открыл пиво. – Не подскажете, не проходил ли здесь Люлю Шоколадка, а, любезнейший?..
Таков был Гиги.
Не скажу, чтобы я был в восторге от подобного коллеги, но выбирать было не из кого. Гиги являл собой в одном лице и комитет по торжественной встрече, и экскурсионное бюро для знающих пароль приезжих, и филиал иммиграционной службы, обеспечивающий последних документами: жутковатого вида кожаными, с висячей печатью грамотами, которые полагалось наматывать для удобства хранения на деревянный стержень. Где Гиги брал кожу, узнать так и не удалось, а печати он изготовил прямо при нас, с помощью сургуча и свечки.
В доме у Гиги хранилась видеокассета, отснятая на улицах Сарти: что-то вроде многосерийного шедевра «Фильм про все», безымянный автор которого поставил себе целью излазить Тумпстаун и всю окрестную местность с видеокамерой, не отрывая пальца от кнопки записи. Фильм не раз показывался по телевидению и имел бешеный успех, но, к великому сожалению тумпстаунцев, остался незаконченным, так как его создатель канул где-то в Великой тумпстаунской пустыне (теперь я понимаю, что он, наверное, забрел в Лес Рептилий, и его там съели), не досняв до конца сто тринадцатую серию. Короче, «Фильм про все» был в полном смысле про все, из него можно было почерпнуть массу подробностей тумпстаунской жизни за несколько лет, подробностей самых неожиданных, начиная от сталелитейного производства и заканчивая сельским трехочковым совмещенным сортиром где-то под городом.
Так вот.
На кассете Гиги было примерно то же самое (хотя, конечно, смешно сравнивать), но гораздо короче, в одной серии и – про Сарти. Видеоэкскурсию сделали специально для таких как мы, – для прибывающих и не знакомых с, так сказать, местной экзотикой.
Сарти на этой пленке выглядел самым дрянным городом изо всех городов, которые я когда-либо видел, а повидать на своем веку мне пришлось немало. Два обстоятельства поражали особенно.
Первое: необыкновенное количество разного рода дерьма – я имею в виду как дерьмо в самом прямом смысле этого слова, так и разные сходные с ним субстанции – на улицах, стенах, крышах… всюду, где только можно представить себе наличие аккуратно разложенного кучками, рассеянного кусками, разлитого лужами, размазанного жирными мазками дерьмища самого разного происхождения и, простите за выражение, колера, то есть цвета.
Создавалось ощущение, что в городе исправно функционируют особые службы, в задачу которых входит поддерживать количество и качество дерьма на должном уровне и возобновлять его по мере необходимости – словом, специально следить за соблюдением местной дерьмовой специфики. Там же, где не было откровенного дерьма, валялся мусор, а если не мусор, то – мелкая дрянь, если не мелкая дрянь, то – рваные бумажки. Словом, царила вполне последовательная гармония наплевательского запустения. Может, горожанам просто специально доплачивает сам Мандухай – чтобы мусорили побольше и ни в коем случае ничего не убирали? Вот в чем вопрос.
Эти же загадочные, невидимые глазу службы также, по всей видимости, беспокоились и о состоянии городских строений: большинство домов стояло с таким видом, будто вот-вот рухнет. Некоторые уже рухнули, и лишь отдельные устоявшие элементы вроде обломков стен напоминали о том, что и здесь тоже когда-то был дом. За все сорок минут просмотра я не заметил, чтобы кто-нибудь где-нибудь что-нибудь строил. Ломать – это да, неоднократно, весело и непринужденно. А вот чтобы строить – ни разу.
Второе – необыкновенная оживленность улиц и масса развлечений, которым со страстью и азартом предавались горожане.
По выщербленным тротуарам центра фланировали, задевая друг друга и громогласно бранясь (как выяснилось позднее, это были просто приличные в обществе беседы), ужасные люди в ватниках разных фасонов (т. е. кожаных или хлопчатобумажных, с рукавами или без таковых), перетянутых грубыми кожаными ремнями. На перевязях болтались и хлопали владельцев по ногам устрашающего вида палаши в ножнах и без; за поясами у всех торчали зазубренные от употребления ножи, часто заржавленные (или это кровь?). Многие носили также огнестрельное оружие, что, видимо, являлось показателем определенной состоятельности или сословной принадлежности, – причем оружие совершенно жуткое: главным образом, ветхие «кольты», запущенные «ТТ», а у одного особенно красочного типа я заметил автоматический пистолет системы Стечкина, которым владелец, несомненно, гордился, так как поминутно норовил вытащить его из треснувшей кобуры-коробки и продемонстрировать окружающим. Окружающие со всей очевидностью боялись – что не удивительно, потому как кто же сможет глядеть без содрогания на этакого монстра?
Кое у кого были «стэны» – их носили преимущественно солдаты, которых выдавали горшкообразные каски с рожками. Полиции или чего-то на нее похожего я не заметил, и чьими силами поддерживался порядок, осталось для меня загадкой. Возможно, силами солдат и дворян, хотя именно они нарушали правила приличия (о чем это я, кстати?) больше прочих.
Дворяне отличались от остальной праздношатающейся публики крупноячеистыми грубыми золотыми цепями на шеях, шляпами с чудовищной ширины полями и громаднейшими перьями несуществующих в живой природе цветов, а также более приличным, чем у остальных, холодным оружием. Пальцы наблюдаемых дворян были унизаны перстнями, на запястьях болтались устрашающие золотые браслеты, тяжелые грязные сапоги украшали стальные шпоры, хотя ни одной лошади в городе Сарти не было и в помине, а следом за дворянами шлялись слуги: человек пять-шесть. Морды у дворян были до крайности мерзкие, красные и напоминали свиные задницы. Дворяне вели себя крайне вызывающе, наступали всем подряд на ноги и гораздо чаще других предавались развлечениям.
Одно из них по счастью было запечатлено на пленке.
Посреди широкой улицы стояли, выстроившись будто для забега на сто метров, трое дворянских господ и, разверзнув штаны, с упоением мочились перед собой. Многочисленные зрители подбадривали их криками и делали ставки: не оставалось никакого сомнения в том, что дворяне мочатся с целью попасть как можно дальше, для чего принимают всякого рода сомнительные позы, тужатся (громогласные, трубные ветры слышны были вполне отчетливо), испускают натруженные возгласы «ы-ы-ы…», – а струи несутся и пенятся, наполняя сердца зрителей восторгом… Интересно, не проводятся ли в Сарти соревнования, кто больше и дальше накакает? Надо продать им эту мысль.
Попадались на улицах достойного города и особы женского пола. Собственно, все увиденные мною в фильме женщины закономерно делились на две категории: первые, малочисленные, – с ног до головы в черном, незаметно, юркими мышками движущиеся в сопровождении двух-трех служанок и старающиеся как можно быстрее преодолеть открытые пространства. Для удобства я окрестил их добропорядочными женами своих мужей.
И вторая, гораздо более обширная категория: прочие женщины. Эти попадались на улицах сплошь и рядом и вели себя не менее вызывающе, чем сами дворяне, хотя и развлекались не так раскованно. Прочие женщины были облачены в минимум одежд, включающий в себя непременную кожаную юбку, такую короткую, что и юбкой ее назвать нельзя, и кожаную куртку с рукавами или без, из-под которой торчали удивительной формы кружева или что-то наподобие таковых. Часто прочие женщины драпировали себя всякими шарфиками, платками и шалями потрясающе кричащих расцветок и с изображением всяких там идиотических птичек и кошечек. Вовсю отдавали дань бусам, браслетам, кольцам и серьгам. Широко в ходу был пирсинг. Словом, выглядели прочие женщины хоть куда.